Аутизм не шизофрения

К сожалению, в нашей стране до сих многие специалисты относят аутизм к шизофрении. Это сложные расстройства, которые влияют на работу мозга, но их нейробиологические основы во многом разные.

Поясню. Представьте, что мозг — это огромный оркестр, где каждый инструмент должен играть в унисон. При шизофрении и аутизме эта гармония нарушается, но совсем по-разному.

Шизофрения: разорванные связи и «шум» в системе

Здесь ключевая проблема — нарушение связей между удалёнными зонами мозга, как будто дирижёр перестал управлять оркестром. Например, префронтальная кора, отвечающая за логику и планирование, плохо взаимодействует с височными долями, которые обрабатывают речь и эмоции. Это приводит к тому, что мозг начинает «слышать» внутренние мысли как внешние голоса (галлюцинации) или создавать бредовые идеи, не связанные с реальностью.

Интересно, что при шизофрении наблюдается гипофронтальность — снижение активности в лобных долях. Это похоже на то, как если бы в оркестре замолкли скрипки, отвечающие за сложные мелодии. Одновременно в других зонах, например, в лимбической системе, возникает гиперактивность дофамина, который действует как усилитель шума. В результате мозг начинает интерпретировать случайные сигналы как значимые — отсюда паранойя или ощущение, что нейтральные события наполнены скрытым смыслом.

Аутизм: перегрузка деталями и «гиперфокус»

В случае аутизма мозг работает скорее как оркестр, где музыканты идеально играют свои партии, но не слышат друг друга. Локальные связи в отдельных зонах усилены, а интеграция между ними ослаблена. Например, зрительная кора может обрабатывать мельчайшие детали (вроде текстуры ковра), но не замечать, что в комнате есть люди. Это объясняет, почему некоторые люди с аутизмом обладают феноменальной памятью на детали, но испытывают трудности в социальных ситуациях.

Электроэнцефалография (ЭЭГ) показывает, что при аутизме снижается процент α-ритмов, связанных с расслабленным состоянием, и повышается активность γ-ритмов, которые отвечают за обработку сложной информации. Это создаёт «сенсорную перегрузку» — мозг словно пытается обработать все сигналы одновременно, не фильтруя их. Например, звук капающей воды может восприниматься как грохот, а прикосновение ткани — как боль.

Зеркальные нейроны и социальный мир

У людей с аутизмом часто нарушена работа системы зеркальных нейронов, которые помогают «считывать» эмоции и намерения других. Это как если бы музыканты видели ноты, но не понимали, как их играть вместе. В результате возникают трудности с эмпатией и подражанием — например, ребёнок может повторять слова, но не улавливать их эмоциональный контекст.

При шизофрении же зеркальные нейроны иногда работают слишком активно, порождая гиперментализацию — склонность приписывать окружающим скрытые мотивы или видеть угрозу там, где её нет. Это похоже на то, как если бы дирижёр начал слышать в музыке тайные послания, которых на самом деле нет.

Нейрохимия: разные «дирижёры»

Дофамин при шизофрении действует как «громкость», усиленная до искажений. Его избыток в мезолимбическом пути вызывает галлюцинации, а дисбаланс в префронтальной коре — хаос в мышлении.

При аутизме же ключевые проблемы связаны с серотонином и ГАМК. Например, повышенный серотонин может влиять на эмоциональную регуляцию, а дефицит ГАМК — тормозного медиатора — приводит к тому, что мозг не может «отфильтровать» лишние сенсорные сигналы, что объясняет гиперчувствительность.

Эволюция симптомов: когда включается «сбой»

Шизофрения чаще проявляется в подростковом возрасте, когда префронтальная кора завершает созревание. Это время, когда мозг учится «редактировать» себя — обрезать лишние синапсы. Если процесс нарушен, возникает дисбаланс, ведущий к психозу.

У аутизма же корни — в самом раннем развитии, когда формируются базовые нейронные сети. Например, избыточный рост синапсов в первые годы жизни может привести к «перегруженности» мозга, а поздний прунинг (обрезка связей) — к сохранению атипичных паттернов.

Интересно, что у девочек с аутизмом мозговые паттерны часто отличаются от мужских. Например, у них реже наблюдаются аномалии в зонах, отвечающих за речь, что может маскировать симптомы и затруднять диагностику. Это как если бы женский мозг находил обходные пути для компенсации нарушений, делая аутизм менее заметным.

В итоге, функциональные различия сводятся к тому, что при шизофрении мозг «теряет связь» с реальностью из-за разорванных сетей и дофаминового шума, а при аутизме — «тонет» в деталях из-за гиперлокальной обработки и сенсорной гиперчувствительности. И если в первом случае проблема в интеграции информации, то во втором — в её фильтрации и организации.

Как и почему возникла эта путаница?

Иногда наука — это как игра в «испорченный телефон». В 1925 году советский психиатр Груня Ефимовна Сухарева описала шестерых мальчиков, которые избегали зрительного контакта, повторяли одни и те же движения и увлекались узкими темами, например, часами раскладывали камешки по цветам. Она назвала это «шизоидной психопатией», подчеркнув, что это врождённые особенности, а не болезнь. Но тогда слова «аутизм» как диагноза ещё не существовало — его только начинали связывать с шизофренией благодаря работам Блейлера.

Сухарева, по сути, открыла то, что сейчас называют расстройствами аутистического спектра (РАС), но её работы за пределами СССР почти не знали. Пока на Западе Ганс Аспергер в 1944 году описывал похожие случаи (и его имя позже дало название синдрому Аспергера), советские учебники продолжали использовать термины вроде «малопрогредиентной шизофрении» для детей с такими чертами.

А дальше — как в цепной реакции. Советская психиатрия, изолированная от западных исследований, застряла в терминологии 1920-х. Врачи видели ребёнка, который не смотрит в глаза, молчит или повторяет слова, и думали: «Ага, аутизм — значит, шизофрения». Они не злоупотребляли терминами намеренно — их просто так учили. Представьте, как если бы вам всю жизнь говорили, что все круглые фрукты — это яблоки, а потом вы увидели апельсин и не смогли его назвать иначе.

В 90-х годах, когда железный занавес упал, оказалось, что мир давно выделил аутизм в отдельную категорию, а Россия всё ещё жила по МКБ-10, где «детский аутизм» соседствовал с шизофренией. Даже сегодня врачи в регионах, особенно старой закалки, продолжают ставить детям с РАС диагнозы вроде F20.8 («детский тип шизофрении»), потому что их так обучали ранее.

Ситуацию усугубляло то, что аутизм в России десятилетиями не воспринимали серьёзно. Родителям говорили: «Да он просто стеснительный» или «Перерастёт». А если симптомы были слишком явными, проще было написать «шизофрения» — диагноз, который хоть как-то объяснял странности и давал доступ к лекарствам (которые, увы, часто только вредили).

Сегодня, когда Россия перешла на МКБ-11, где аутизм чётко отделён от шизофрении, кажется, что всё должно измениться. Но система — как огромный корабль: поворачивается медленно. В регионах до сих пор можно встретить психиатров, которые не прошли переподготовку и ставят диагнозы по старинке. А родители вынуждены ехать в Москву или Питер, чтобы доказать, что их ребёнок не «шизофреник», а человек с аутизмом, которому нужна не таблетка, а логопед и тьютор.

Сухарева, думаю, была бы в шоке от такой путаницы. Она ведь чётко писала, что её «шизоидные психопатии» — это не психозы, а особенности развития. Но её голос по каким-то причинам потерялся, а всё нестандартное легко причисляли к «болезням». Термины, изоляция и человеческая инерция исказили реальность. Хорошо, что сейчас есть активисты, которые пробивают стену непонимания. Но пока в глубинке мальчик, который выстраивает игрушки в ряд, получает диагноз «шизофрения», а не помощь — говорить о полной победе рано.

Последствия ошибочных диагнозов

Представьте, что человеку, который видит мир через особую призму — например, воспринимает звуки в десять раз громче обычного или не может расшифровать мимику собеседника. Но вместо помощи в адаптации к реальности начинают лечить от болезни, которой у него нет. Путаница между аутизмом и шизофренией — это не просто ошибка в медицинской карте. Она запускает цепную реакцию, которая калечит судьбы.

Начнём с тела. При шизофрении стандартно назначают нейролептики — препараты, которые подавляют галлюцинации и бред. Но если их дать ребёнку с аутизмом, у которого нет психоза, последствия могут быть катастрофическими. Например, атипичный нейролептик рисперидон иногда используют при тяжёлых поведенческих кризах у людей с РАС, но длительный приём ведёт к ожирению, диабету и двигательным нарушениям. А представьте, что такой препарат годами пьёт подросток, который на самом деле просто не умеет выразить тревогу словами — он превращается в «овощ» из-за седативного эффекта, теряет остатки коммуникации. Вместо развития навыков его организм борется с побочными действиями лекарств.

Теперь про психику. Если человеку с детства внушают, что он «шизофреник», это формирует токсичную идентичность. Подросток с аутизмом, который слышал, как мать шепчет в коридоре «он псих», начинает верить, что его странности — это безумие. Он не пытается понять свои сенсорные особенности или социальные трудности, потому что их списали на «болезнь». А ведь многие люди с РАС способны научиться жить со своими особенностями, если им дать инструменты — эрготерапию, сенсорную интеграцию, социальные истории. Вместо этого они получают ярлык, который хоронит их потенциал.

Школа и социум. Ребёнка с диагнозом «шизофрения» часто направляют в коррекционную школу для детей с умственной отсталостью. Даже если его IQ выше среднего. Потому что система не предусматривает промежуточных вариантов: либо ты «нормальный», либо нет. Мальчик, который мог бы блистать в математике, но не смотрит в глаза учителю, оказывается в классе, где учат завязывать шнурки. Его аутичные особенности — гиперфокус на цифрах, любовь к рутине — трактуют как «странности шизофреника», а не сильные качества, которые можно развить. Взрослея, он остаётся без образования и профессии, хотя мог бы стать гениальным программистом.

Семья. Родители, слыша диагноз «шизофрения», часто погружаются в вину и отчаяние. Они верят, что ребёнок «сломан» навсегда, и тратят годы на поиски волшебной таблетки вместо того, чтобы принять его нейроособенность. В соцсетях есть сотни историй матерей, которые десятилетиями водили детей с аутизмом по психиатрам, умоляя: «Да он же не бредит, он просто не говорит!». Но вместо поддержки им предлагали госпитализацию в психушку. А когда семья всё же узнаёт правду, оказывается, что упущено критическое время для раннего вмешательства в обучение и развитие в период, когда мозг наиболее пластичен.

Права и свободы. В России диагноз «шизофрения» до сих пор может стать причиной ограничения дееспособности. Представьте девушку с аутизмом, которая не может жить одна из-за сенсорных перегрузок, но способна работать удалённо. Если в её карточке стоит F20, суд легко лишит её права голосовать, распоряжаться деньгами или выбирать опекуна. Её будут десятилетиями «вести» в ПНД, требуя регулярных уколов, хотя ей нужна не химическая смирительная рубашка, а волонтер для сопровождения в магазин.

Физическое здоровье. Люди с аутизмом часто имеют сопутствующие состояния — эпилепсию, ЖКТ-проблемы, нарушения сна. Но если врач видит в истории болезни «шизофрению», все жалобы списываются на «психосоматику». Знакомая мне женщина с РАС, страдающая от недиагностированного аутоиммунного заболевания, годами получает антипсихотики вместо того, чтобы попасть к ревматологу. Её реальная болезнь прогрессирует, потому что система считает её «ипохондриком с бредом».

Культура и сообщество. Когда аутизм маскируют под шизофрению, это убивает возможность создать поддерживающее сообщество. Вместо нейроразнообразия — идеи, что разные типы мозга имеют право на существование — люди с РАС оказываются в одном котле с теми, кто слышит потусторонние голоса. Они не видят позитивных ролевых моделей, например, Вольфганг Амадей Моцарт, Мария Кюри, Джейн Остин, Альберт Эйнштейн, Дарвин, Темпл Грандин, Билл Гейтс, Вуди Аллен, Стэнли Кубрик, Эйнштейн, президент США Томас Джефферсон и других успешных аутичных людей. Вместо этого их окружают мифы о «неизлечимых психах», что обрекает на изоляцию.

Экономика. Ошибочный диагноз бьёт по бюджету семьи и государства. Родители тратят тысячи на бесполезные нейролептики и госпитализации вместо АВА-терапии или сенсорного оборудования. Государство содержит людей с аутизмом в психоневрологических интернатах (ПНИ), хотя многие из них могли бы работать при должной поддержке. Некоторые взрослые с РАС в России не имеют оплачиваемую работу — часто потому, что их с детства записали в «необучаемые» из-за ошибочного диагноза.

Но самое страшное — это потерянное «я». Человек, который мог бы гордиться своим нестандартным мышлением, вынужден стыдиться «психиатрической» истории. Он не узнаёт себя в диагнозах, не находит слов, чтобы объяснить свою реальность. Его аутичность — часть личности — превращается в «симптом», который надо подавить. А мир теряет шанс увидеть, какой уникальный узор мог бы возникнуть, прими общество нейроразнообразие.

Путаница между аутизмом и шизофренией в России — это наследие исторических, классификационных и социальных факторов. Хотя ситуация постепенно улучшается, переход на современные стандарты требует времени, обучения специалистов и изменения общественного сознания. Важно помнить, что за каждым диагнозом — судьба ребёнка, и ошибка здесь может стоить ему будущего.